Сопоставительный анализ баллады жуковского "светлана" и баллады бюргера "ленора", с целью доказать оригинальность и своеобразие бал. Готфрид Бюргер - «Ленора» Г. Бюргера, «Линор» Э. По и баллады со схожим сюжетом Бюргер ленора читать полностью
Читайте также
«Ленора» Г. Бюргера, «Линор» Э. По и баллады со схожим сюжетом
Имя «Ленора» стало нарицательным в романтизме. Его использует Пушкин:
Как часто ласковая муза
Мне услаждала путь немой
Волшебством тайного рассказа!
Как часто по скалам Кавказа
Она Ленорой, при луне,
Со мной скакала на коне!
- «Евгений Онегин», глава 8, строфа IV
Предания и народные песни, в которых рассказывается о том, как покойник, встав из гроба, пришел за девушкой, любимой им при жизни, известны почти у всех славян и у других народов. Это удивительно широкое распространение одного и того же предания среди народов, разобщенных между собою расстоянием и языками, указывает на глубокую его древность.
Карел Яромир Эрбен - примечание к балладе «Свадебные рубашки».Готфрид Бюргер
Немецкая баллада в переводе Вас. Жуковского
Леноре снился страшный сон,
Проснулася в испуге.
«Где милый? Что с ним? Жив ли он?
И верен ли подруге?»
Пошел в чужую он страну
За Фридериком на войну;
Никто об нем не слышит;
А сам он к ней не пишет.
С императрицею король
За что-то раздружились,
И кровь лилась, лилась… доколь
Они не помирились.
И оба войска, кончив бой,
С музыкой, песнями, пальбой,
С торжественностью ратной
Пустились в путь обратный.
Идут! идут! за строем строй;
Пылят, гремят, сверкают;
Родные, ближние толпой
Встречать их выбегают;
Там обнял друга нежный друг,
Там сын отца, жену супруг;
Всем радость… а Леноре
Отчаянное горе.
Она обходит ратный строй
И друга вызывает;
Но вести нет ей никакой:
Никто об нем не знает.
Когда же мимо рать прошла -
Она свет божий прокляла,
И громко зарыдала,
И на землю упала.
К Леноре мать бежит с тоской:
«Что так тебя волнует?
Что сделалось, дитя, с тобой?» -
И дочь свою целует.
«О друг мой, друг мой, все прошло!
Мне жизнь не жизнь, а скорбь и зло;
Сам бог врагом Леноре…
О горе мне! о горе!»
«Прости ее, небесный царь!
Родная, помолися;
Он благ, его руки мы тварь:
Пред ним душой смирися». -
«О друг мой, друг мой, все как сон…
Немилостив со мною он;
Пред ним мой крик был тщетен…
Он глух и безответен».
«Дитя, от жалоб удержись;
Смири души тревогу;
Пречистых тайн причастись,
Пожертвуй сердцем богу». -
«О друг мой, что во мне кипит,
Того и бог не усмирит:
Ни тайнами, ни жертвой
Не оживится мертвый».
«Но что, когда он сам забыл
Любви святое слово,
И прежней клятве изменил,
И связан клятвой новой?
И ты, и ты об нем забудь;
Не рви тоской напрасной грудь;
Не стоит слез предатель;
Ему судья создатель».
«О друг мой, друг мой, все прошло;
Пропавшее пропало;
Жизнь безотрадную назло
Мне провиденье дало…
Угасни ты, противный свет!
Погибни, жизнь, где друга нет!
Сам бог врагом Леноре…
О горе мне! о горе!»
«Небесный царь, да ей простит
Твое долготерпенье!
Она не знает, что творит:
Ее душа в забвенье.
Дитя, земную скорбь забудь:
Ведет ко благу божий путь;
Смиренным рай награда.
Страшись мучений ада».
Так дерзко, полная тоской,
Душа в ней бунтовала…
Творца на суд она с собой
Безумно вызывала,
Терзалась, волосы рвала
До той поры, как ночь пришла
И темный свод над нами
Усыпался звездами.
И вот… как будто легкий скок
Коня в тиши раздался:
Несется по полю ездок;
Гремя, к крыльцу примчался;
Гремя, взбежал он на крыльцо;
И двери брякнуло кольцо…
В ней жилки задрожали…
Сквозь дверь ей прошептали:
«Седлаем в полночь мы коней…
Я еду издалёка.
Не медли, друг; сойди скорей;
Путь долог, мало срока». -
«На что спешить, мой милый, нам?
И ветер воет по кустам,
И тьма ночная в поле;
Побудь со мной на воле».
«Что нужды нам до тьмы ночной!
В кустах пусть ветер воет.
Часы бегут; конь борзый мой
Копытом землю роет;
Нельзя нам ждать; сойди, дружок;
Нам долгий путь, нам малый срок;
Не в пору сон и нега:
Сто миль нам до ночлега».
«Но как же конь твой пролетит
Сто миль до утра, милый?
Ты слышишь, колокол гудит:
Одиннадцать пробило». -
«Но месяц встал, он светит нам…
Гладка дорога мертвецам;
Мы скачем, не боимся;
До света мы домчимся».
«Но где же, где твой уголок?
Где наш приют укромный?» -
«Далеко он… пять-шесть досток…
Прохладный, тихий, темный». -
«Есть место мне?» - «Обоим нам.
Поедем! все готово там;
Ждут гости в нашей келье;
Пора на новоселье!»
Она подумала, сошла,
И на коня вспрыгнула,
И друга нежно обняла,
И вся к нему прильнула.
Помчались… конь бежит, летит.
Под ним земля шумит, дрожит,
С дороги вихри вьются,
От камней искры льются.
И мимо их холмы, кусты,
Поля, леса летели;
Под конским топотом мосты
Тряслися и гремели.
«Не страшно ль?» - «Месяц светит нам!» -
«Гладка дорога мертвецам!
Да что же так дрожишь ты?» -
«Зачем о них твердишь ты?»
«Но кто там стонет? Что за звон?
Что ворона взбудило?
По мертвом звон; надгробный стон;
Голосят над могилой».
И виден ход: идут, поют,
На дрогах тяжкий гроб везут,
И голос погребальный,
Как вой совы печальный.
«Заройте гроб в полночный час:
Слезам теперь не место;
За мной! к себе на свадьбу вас
Зову с моей невестой.
За мной, певцы; за мной, пастор;
Пропой нам многолетье, хор;
Нам дай на обрученье,
Пастор, благословенье».
И звон утих… и гроб пропал…
Столпился хор проворно
И по дороге побежал
За ними тенью черной.
И дале, дале!.. конь летит,
Под ним земля шумит, дрожит,
С дороги вихри вьются,
От камней искры льются.
И сзади, спереди, с боков
Окрестность вся летела:
Поля, холмы, ряды кустов,
Заборы, домы, села.
«Гладка дорога мертвецам!
Да что же так дрожишь ты?» -
«О мертвых все твердишь ты!»
Вот у дороги, над столбом,
Где висельник чернеет,
Воздушных рой, свиясь кольцом,
Кружится, пляшет, веет.
«Ко мне, за мной, вы, плясуны!
Вы все на пир приглашены!
Скачу, лечу жениться…
Ко мне! Повеселиться!»
И лётом, лётом легкий рой
Пустился вслед за ними,
Шумя, как ветер полевой
Меж листьями сухими.
И дале, дале!.. конь летит,
Под ним земля шумит, дрожит,
С дороги вихри вьются,
От камней искры льются.
Вдали, вблизи, со всех сторон
Все мимо их бежало;
И все, как тень, и все, как сон,
Мгновенно пропадало.
«Не страшно ль?» - «Месяц светит нам». -
«Гладка дорога мертвецам!
Да что же так дрожишь ты?» -
«Зачем о них твердишь ты?»
«Мой конь, мой конь, песок бежит;
Я чую, ночь свежее;
Мой конь, мой конь, петух кричит;
Мой конь, несись быстрее…
Окончен путь; исполнен срок;
Наш близко, близко уголок;
В минуту мы у места…
Приехали, невеста!»
К воротам конь во весь опор
Примчавшись, стал и топнул;
Ездок бичом стегнул затвор -
Затвор со стуком лопнул;
Они кладбище видят там…
Конь быстро мчится по гробам;
Лучи луны сияют,
Кругом кресты мелькают.
И что ж, Ленора, что потом?
О страх!.. в одно мгновенье
Кусок одежды за куском
Слетел с него, как тленье;
И нет уж кожи на костях;
Безглазый череп на плечах;
Нет каски, нет колета;
Она в руках скелета.
Конь прянул… пламя из ноздрей
Волною побежало;
И вдруг… все пылью перед ней
Расшиблось и пропало.
И вой и стон на вышине;
И крик в подземной глубине,
Лежит Ленора в страхе
Полмертвая на прахе.
И в блеске месячных лучей,
Рука с рукой, летает,
Виясь над ней, толпа теней
И так ей припевает:
«Терпи, терпи, хоть ноет грудь;
Творцу в бедах покорна будь;
Твой труп сойди в могилу!
А душу бог помилуй!»
Николай Иванович Гнедич
О вольном переводе бюргеровой баллады "Ленора"
Русские писатели о переводе: XVIII-XX вв. Под ред. Ю. Д. Левина и А. Ф. Федорова. Л., "Советский писатель", 1960. Н. И. Гнедич -- поэт, создатель первого полного перевода "Илиады" Гомера на русский язык. Этот труд, занявший двадцать лет его жизни, представлял собою выдающееся явление русской национальной культуры и сохранил свое значение до наших дней. Гнедич переводил также с французского, немецкого и новогреческого языков. В своем понимании общественной роли поэзии он примыкал к поэтам-декабристам, и это в известной мере определило выбор произведений для переводов. Разделяя сочувствие декабристов к войне греков против турецкого владычества, Гнедич перевел "Военный гимн" (1825) Риги и "Простонародные песни нынешних греков" (1825). Для постановки в театре он перевел трагедию Дюси "Абюфар, или Арабская семья", "Танкред" Вольтера, "Заговор Фиеско в Генуе" Шиллера. Гнедич перевел с французского трагедию Шекспира "Король Лир" (под названием "Леар"). С древнегреческого, кроме "Илиады", им переведена идиллия Феокрита "Сиракузянки". Гнедич много занимался вопросами теории и практики перевода. Его взгляды на перевод изложены в полемических журнальных статьях, письмах и предисловии к переводу "Илиады".
Источники текстов:
Илиада Гомера, переведенная Н. Гнедичем. СПб., 1829. Переписка А. Н. Оленина с разными лицами по поводу предпринятого И. И. Гнедичем перевода Гомеровой Илиады. СПб., 1877. Археологические труды А. Н. Оленина, т. I, вып. I. ...Мне привезли из города журналы московские. Однако ж в этот день меня от них отвлекли гости, и я уже вспомнил об них, когда получил 24-ю книжку "Сына отечества". Пробегая оглавления журналов и находя и в "Вестнике Европы" стихотворение "Ольгу" и в "Сыне отечества" "Ольгу", я спешил познакомиться вдруг с двумя "Ольгами", но с первого взгляда увидел, что эти обе "Ольги" одна и та же старая знакомка Бюргерова "Ленора". Но с нею давно познакомил нас г. Жуковский? Как! и после "Людмилы" эта балладная кокетка хочет еще нравиться под новым именем? и является вдруг в обеих столицах? и верно в новом наряде, с новыми прелестями? Должно думать, что так, ибо журналисты как будто наперерыв спешат представить ее читателям. Ба! да "Ольга" еще и с вариантами: в московском журнале: что поете вы не к месту! а в петербургском: что вы воете не к месту? Это сделано верно для того, чтобы угодить вкусу обеих столиц. Но "Сын отечества" вышел после, и так должно думать, что в нем последнее издание. Прочтем его. Прочел, положил книжку на стол, вздохнул -- и взял в руки "Вестник Европы". Прочел, положил на стол и "Вестник Европы" -- а на столе, как нарочно, лежали Стихотворения г. Жуковского. Раскрывать ли "Людмилу"? Сравнивать ли с нею "Ольгу"? Нужно ли это кому-нибудь? И выгодно ли это "Ольге"? "Людмила" есть оригинальное русское прелестное стихотворение, для которого идея взята только из Бюргера. Стихотворец знал, что "Ленору", народную немецкую балладу, можно сделать для русских читателей приятною не иначе, как в одном только подражании. Но его подражание не в том состояло, чтоб, вместо собственных немецких имен лиц и городов, поставить имена русские. Краски поэзии, тон выражений и чувств, составляющие характер и дающие физиогномию лицам, обороты, особенно принадлежащие простому наречию и отличающие дух народного языка русского,-- вот чем "Ленора" преображена в "Людмилу". И поелику певец ее имеет дарование превосходное, то вот отчего его подражание (несмотря на немецкое: hurre, hurre, hop, hop, hop, ни на klinglingling) мне во многих местах нравится более, нежели самое сочинение Бюргера. Правда, что в "Людмиле" находятся некоторые несообразности; например: мертвец говорит о себе Лю д миле так открыто, что словами его она не могла быть введена в заблуждение; он ясно говорит, что дом его Саван, крест и шесть досок, что Путь их к келье гробовой. Это разрушает обман Людмилы и читателя, между тем как у Бюргера он ответами неопределенными держит ее в вероятии до самого конца; он даже старается обманывать ее: Wir und die Todten reiten schnell. "Мы, говорит он, и мертвые ездим скоро". Выпуская также из Бюргера картины похорон мертвеца и проч., картины в самом деле странные и несообразные с вероятием нашего народа, и заменяя их своими, певец "Людмилы" впал в маленькую погрешность: Слышут шорох тихих теней: В час полуночных видений, В дыме облака толпой. . . . . . . . . . . . . . Легким, светлым хороводом В цепь воздушную свились -- Вот за ними понеслись! Эти тени прекрасны, но они совершенно оссиановские тени, и в русской балладе -- залетные гостьи! Я сам бы не желал встречать в "Людмиле" как сих, так и еще некоторых других погрешностей; но стоит только раскрыть книгу, чтоб забыть об них. Прелесть поэзии, жизнь, движение и сладость, волшебная сладость стихов -- всё превозмогут. Так! "Людмила", познакомившая русских читателей с родом баллад, всегда будет читана как оригинальное произведение отечественной музы! Следовательно "Ольгу", по всей справедливости, должно уволить от сравнений с "Людмилою" как с опасною соперницею, а если нужно, так сравнивать с "Ленорою". Итак забудем, что "Людмила" существует, и предадимся единственно впечатлениям красот Ольгиных. "Ольга. Вольный перевод из Бюргера".-- Вольный? В этом, однако ж, я попрошу позволения усомниться. Не смею решительно предполагать, какие побуждения заставили после "Людмилы" переводить "Ленору", но кажется, что если б Людмила не приобрела так много справедливых похвал, то "Ленора" едва ли бы явилась под именем "Ольги", и потому-то нам сдается, что этот новый перевод не есть в полном смысле вольный. Охота бывает пуще неволи. Но оставим это. Ольгу сон встревожил слезный; Встала рано поутру: Изменил ли друг любезный? Умер ли? ах! я умру. Что касается до меня, то я, право, ничего бы не нашел сказать против этих стихов, кроме разве того, что они -- так сказать -- нейдут в душу; но прошу прислушать, что говорят злые читатели. Слезный сон -- сухой эпитет, рано поу т ру -- сухая проза. И те ли это стихи, что у Бюргера: Lenore fuhr urn"s Morgenroth Empor aus schweren Traumen? {*} {* Т. е. Ленора на заре утренней воспрянула от тяжелых (или страшных) снов.} Умер ли? ах! я умру. Читатели говорят, что здесь это ах нехорошо так, что страх. Но послушайте, любезные читатели! в суждениях так же не надобно спешить, как и с сочинениях: первые впечатления иногда обманчивы. Уверены ли вы, например, что в этом ах нет никакого намерения поэта? Почему вы знаете, что поэт не хотел изобразить, например, как говорят люди спросонья -- ведь Ольга только что проснулась. Для такого намерения -- умер ли? ах... я умру -- это ах прекрасно; этот стих совершенно зевает. Турк без брани побежден, И на родину с венками -- С песньми -- Турк, с песньми. Для легких стихотворений -- тяжело, но это мелочь. Рать под звон колоколов Шла -- А вот это уж не мелочь. Тут бы, кажется, нужно было соединить поэзию с логикою, а слог с грамматикою, хотя это для поэтов довольно трудно. Но что будешь делать с читателями? -- "Когда же это было,-- спрашивает один,-- чтоб войска входили у нас в города под звон колоколов?" -- "А если бы и было,-- говорит другой,-- то, верно, не под звон, а при звоне, ибо идти под звон или при звоне такая же разница, как идти при музыке или под музыкою".-- "Итак, рать маршировала под звон колоколов!" -- кричит, смеясь, третий.-- Перестаньте, неугомонные читатели!.. что за великая беда! Маленькая ошибка против логики и грамматики! Однако ж я вижу, что если слушать мне суждения таких строгих читателей, то они едва ли не каждый куплет станут перерывать, крича за оскорбление грамматики или логики, вкуса или слуха. Я их не буду слушать -- пусть говорят что хотят -- стану читать один: Жены, дети им в дорогу Кличут: "Здравствуй! слава богу!" Это, однако ж, правда, что в дорогу кличут -- нехорошо, а кличут: "Здра в ствуй! слава богу!" -- не по-русски. "Создатель помощник ко всему" -- против грамматики. Ах, родима, всё пропало! . . . . . . . . . . . . Ах, родима, всё пустое! Это простота, но не поэтическая. Слушай, дочь! -- выражение очень натуральное, но подумаешь, что мать хочет бить дочь. ...в Украине дальной Если, клятв не чтя своих, Обошел алтарь венчальной Уж с другою твой жених. . . . . . . . . . . . . Здесь придется кинуть свет. Такие стихи: Хоть и варяго-росски, Но истинно -- немного жестки! 3 Они оскорбляют слух, вкус и рассудок. В "Вестнике Европы" жених, чтоб обвенчаться, обходит налой, а в "Сыне отечества" -- олтарь. Поэт из огня попадает в полымя. Налоя, имеющего эпитет венчального, у нас так же нет, как и погребального, а олтари у нас обходят только во время крестного ходу. Притом же, что говорит в устах простой женщины это затейливое выражение: жених об о шел венчальной олтарь с другою? Неужели это так же и у Бюргера? ...Wie wenn der falsche Mann Im fernen Ungerlande Sich seines Glaubens abgethan Zura neuen Ehebande {*} {* Т. е. Может быть, неверный В чужой земле Венгерской Отрекся от своей веры Для нового брака.} Но я только что выговорил имя Бюргера, а читатель и берет его в руки. Мало ли что, говорит он, у Бюргера -- или проще, или приятнее, или сильнее. Например, где в пятом куплете эти сильные своею простотою стихи: О Mutter! Mutter! hin ist hin! Nun fahre Welt und alles hin! Bey Gott ist kein Erbarmen! {*} {* Т. е. всё погибло! Теперь погибни свет и всё: У бога нет милосердия!} Неужели это те стихи? Ах, родима! всё пропало; Свету-радости не стало, Бог меня обидел сам. Verloren ist verloren, {*} {* } Нет надежды, нет как нет! Нет! не то, не то, не то! говорит читатель. А это что? Разум, слову непричастный, От греха ты отведи! Посмотрим в подлиннике: ...Geh" nichf ins Gericht Mit deinem armen Kinde! Sie weiss nicht was die Zunge spricht; Behalt ihr nicht die Sunde! {*} {* Это мать говорит, обращаясь к богу: ...не входи в суд С твоим бедным дитятею: Она не знает, что говорит язык; Прости ее грех.} А отвесть от греха разум, непричастный слову, что значит? кричит злой читатель. Разве вольность перевода переводчик полагал в том, чтоб заменять смысл бессмыслием? Разве -- но послушайте, любезные читатели! давно уже известно, что вы, господа судьи, слишком строги к другим. "Да, сударь, строги, и должно быть строгим к тем, которые имеют ум и дарование, но, не научась сперва употреблять их, берутся за все, пишут что вздумают, печатают что напишут".-- Но, помилуйте! легкое стихотворение, балладу -- сверять вдруг с логикою, с грамматикою, со вкусом, и, наконец, вы еще хотите, куплет за куплетом, сверять перевод с оригиналом. Но разве вы не видели по первым куплетам, что переводчик в числе стихов не уступает подлиннику? Этого разве мало? А что он уступает в силе и приятности, так, может быть, за них он и не брал на себя ответственности. Будем снисходительны. Станем искать наслаждения в стихах перевода. И в самом деле, некоторые куплеты были бы приятны, но эти безделицы: не боюсь смертей, и вдруг после этого: смерть одна, или: И вдруг полем кто-то скачет, Кличет ей: "Я здесь, мой друг!" Эти беспрестанные ошибочки против логики или грамматики, против просодии... Отворяй скорей без шуму; Спишь ли, милая, в потьме? Впотьмах, говорят. Но не об этом: тон стихов вообще немножко груб для любовника, следовательно и для читателя. Но что делать? Без шуму, в потьме -- вырвалось для рифмы. И я и мой поэт рифмуем наудачу! Невеста, которая говорит о кровати и спрашивает: В ней уляжется ль невеста? есть такая невеста, которая не может иметь места ни в подлиннике, ни в переводе. Это чувствовал г. Жуковский. Ольга встала и проч. прекрасно и стихи: Мчатся всадник и девица, Как стрела, как пращь, как птица! Эти бы стихи летели, но -- увы! -- пращи не летают. Пращь есть веревка или ремень, которые всегда остаются в руках человека, мечущего ими камни. Разве смелости этой не позволить для чудес баллады? Но тогда надобно позволить, чтоб летали и пушки. Конь бежит, земля дрожит; Искры бьют из-под копыт. Два прекрасные стиха, но их почти в этом же виде мы находим в Людмиле: Пышет конь, земля дрожит, Брызжут искры от копыт. ----- Я как мертвый еду скоро. Страшно ль, светик, с мертвым спать? Едет, а спрашивает, страшно ли спать?? -- Слова: светик, вплоть, споро, сволочь и пр., без сомнения, дышат простотою г но сия простота не поссорится ли со вкусом? Правда -- вкусов много, а иные говорят, что его и вовсе нет: Ну! к черту вкус и ум! пишите в добрый час! ----- Наскакал в стремленьи яром Конь на каменный забор; С двери вдруг хлыста ударом Спали петли и запор. Что такое? конь наскакал на забор, а с какой-то двери спали петли и запор? Ну нет! и мое смирение утомляется: что куплет, то распря с логикой. Г-н Бюргер! объясните, как конь мог наскакать на забор! Rasch auf ein eisern Gitterthor Ging"s mit verhangtem Zugel. {*} {* Т. е. Быстро на железную решетчатую дверь Поскакал (седок), опустив узду.} Вот теперь дело объясняется. Теперь я вижу, что это не конь, а наш поэт наскакал на забор; рифма туда занесла его: забор, запор. О рифма! Светят камни в лучах месяца -- противу грамматики; говорится: при лучах. Голова, взгляд, руки, тело -- Всё на милом помертвело. Взгляд и руки на милом. Опять против грамматики. О грамматика! и ты большая тиранка для поэтов! На дыбы конь ворон взвился, . . . . . . . . . . . . . . Стукнул в землю. . . . . . . И навеки с глаз пропал. С чьих глаз? Рыцарь уже скелет; с глаз Ольги? Но -- Ольга, в страхе, без ума, Неподвижна и нема. Тут над мертвой заплясали... Что такое? Опять непостижимость! Поэт любит мистифировать читателя. Ольга осталась неподвижною, и над нею над мертвою пляшут? Разве она превратилась в соляной столп, как жена Лотова? Г-н Бюргер, неужели это ваша выдумка? Lenorens Herz mit Beben Rang zwischen Tod und Leben. ----- Nun tanzten wohl bey Mondenglanz Rundum.... Die Geister .... {*} {* Т. е. Леноры сердце с трепетом Боролось между жизнию и смертью. И заплясали при лунном свете Вокруг нее......... Духи ...........} Ясно. Извините, г. Бюргер! Вы не виноваты. Ленора, умирая, не стоит столпом; борясь, как говорите вы, между жизнию и смертию, она, конечно, могла упасть и лежать. Тут над мертвой заплясали Адски духи при луне, И протяжно припевали: . . . . . . . . . . . . . . С богом в суд нейди крамольно, . . . . . . . . . . . . . . Грешну душу бог прости! И вот наконец истинные чудеса баллады! Адски духи, черти -- ибо что другое разуметь под адскими духами? У Бюргера просто Geister , духи, а под именем духов мы принимаем и души умерших. Так принял г. Жуковский: Вдруг усопшие толпою Потянулись из могил. Но у г. переводчика "Ольги" c"est le diable qui preche la morale -- черти проповедуют нравственность, сами черти молят бога о прощении грешной души! Какие добрые у него черти! Каких прекрасных чертей отыскал он для баллады! Vivent les ballades! {} И после этого осмелятся нападать на них? И после этого будут говорить мне, что баллады не имеют нравственной цели? Читай "Ольгу" -- буду я кричать каждому: в ней и черти учат нравственности! Между тем -- пока я не буду иметь нужды в доказательствах такого рода -- прощайте, любезная Ольга! до тех пор я вас беспокоить не стану. Но послушайте; дружеский совет: если вам случится, чего я не желаю, в Москве или в Петербурге встретиться где-нибудь с Людмилою, оставьте тотчас эту злую и гордую соперницу: она вас краснеть заставит, а что еще хуже -- может быть, какой-нибудь из ее угодников скажет вам: Что вы воете не к месту? Песнь нескладна и дика! Прощайте! -- Мое почтение. 4 СПб. губернии, деревня Тентелева.
1816. "Сын отечества", No 27, стр. 6--22.
ПРИМЕЧАНИЯ
3 Перефразировка строк из сатиры К. Н. Батюшкова "Видение на берегах Леты", относившихся к А. С. Шишкову и его приверженцам: "Стихи их хоть немного жестки, Но истинно варяго-росски". 4 В условиях разгоревшейся полемики между шишковистами и карамзинистами Гнедич занимал промежуточную позицию. Этим и объясняются противоречия в его взглядах на принципы перевода. В 1816 г. при разборе катенинского перевода романтической баллады Бюргера "Ленора" (у Катенина: "Ольга") он осуждал Катенина за "простонародность" и "грубость" перевода, утверждая, что народную балладу "можно сделать для русских читателей приятною не иначе, как в одном только подражании", и выражая тем самым мнение карамзинистов. Характерно, что статья Гнедича встретила сочувственный отклик писателей-карамзинистов, в частности К. Н. Батюшкова. Позднее же в своем переводе "Илиады" Гнедич решал проблему гомеровского "просторечия", широко пользуясь "простонародными выражениями", "наречиями областными", что противоречило стилистическим и языковым установкам карамзинской школы, и стремился к предельной точности перевода.
Annotation
Баллада Готфрида Бюргера «Ленора», написанная в 1773 году, стала образцом романтического стихотворного произведения, породила множество подражаний и переводов. Василий Жуковский к сюжету стихотворения обращался трижды: в 1808 году он переложил «Ленору» в балладе «Людмила», позднее, в 1808–1812 - в балладе «Светлана», и наконец, в 1831-м году перевёл более точно под авторским названием.
Считается, что стихотворение «Линор» Эдгара По (1843 г.) было написано под сильным впечатлением от баллады Бюргера, о которой По не раз писал в своих эссе.
«Ленора» Г. Бюргера, «Линор» Э. По и баллады со схожим сюжетом
Готфрид Бюргер
Готфрид Бюргер
Василий Жуковский
Василий Жуковский
Павел Катенин
Павел Катенин
Карел Яромир Эрбен
Клятва верности
Мэтью Грегори Льюис
Карел Яромир Эрбен
Адам Мицкевич
Свидание с мертвым женихом
Оге и Эльсе
Оге и Эльсе
Отрывки из исландской баллады «Вторая песнь о Хельги Убийце Хундинга»
Эдгар Аллан По
«Ленора» Г. Бюргера, «Линор» Э. По и баллады со схожим сюжетом
Имя «Ленора» стало нарицательным в романтизме. Его использует Пушкин:
Как часто ласковая муза
Мне услаждала путь немой
Волшебством тайного рассказа!
Как часто по скалам Кавказа
Она Ленорой, при луне,
Со мной скакала на коне!
- «Евгений Онегин», глава 8, строфа IV
Предания и народные песни, в которых рассказывается о том, как покойник, встав из гроба, пришел за девушкой, любимой им при жизни, известны почти у всех славян и у других народов. Это удивительно широкое распространение одного и того же предания среди народов, разобщенных между собою расстоянием и языками, указывает на глубокую его древность.
Карел Яромир Эрбен - примечание к балладе «Свадебные рубашки».
Готфрид Бюргер
Ленора
Немецкая баллада в переводе Вас. Жуковского
Леноре снился страшный сон,
Проснулася в испуге.
«Где милый? Что с ним? Жив ли он?
И верен ли подруге?»
Пошел в чужую он страну
За Фридериком на войну
Никто об нем не слышит;
А сам он к ней не пишет.
С императрицею король
За что-то раздружились,
И кровь лилась, лилась… доколь
Они не помирились.
И оба войска, кончив бой,
С музыкой, песнями, пальбой,
С торжественностью ратной
Пустились в путь обратный.
Идут! идут! за строем строй;
Пылят, гремят, сверкают;
Родные, ближние толпой
Встречать их выбегают;
Там обнял друга нежный друг,
Там сын отца, жену супруг;
Всем радость… а Леноре
Отчаянное горе.
Она обходит ратный строй
И друга вызывает;
Но вести нет ей никакой:
Никто об нем не знает.
Когда же мимо рать прошла -
Она свет божий прокляла,
И громко зарыдала,
И на землю упала.
К Леноре мать бежит с тоской:
«Что так тебя волнует?
Что сделалось, дитя, с тобой?» -
И дочь свою целует.
«О друг мой, друг мой, все прошло!
Мне жизнь не жизнь, а скорбь и зло;
Сам бог врагом Леноре…
О горе мне! о горе!»
«Прости ее, небесный царь!
Родная, помолися;
Он благ, его руки мы тварь:
Пред ним душой смирися». -
«О друг мой, друг мой, все как сон…
Немилостив со мною он;
Пред ним мой крик был тщетен…
Он глух и безответен».
«Дитя, от жалоб удержись;
Смири души тревогу;
Пречистых тайн причастись,
Пожертвуй сердцем богу». -
«О друг мой, что во мне кипит,
Того и бог не усмирит:
Ни тайнами, ни жертвой
Не оживится мертвый».
«Но что, когда он сам забыл
Любви святое слово,
И прежней клятве изменил,
И связан клятвой новой?
И ты, и ты об нем забудь;
Не рви тоской напрасной грудь;
Не стоит слез предатель;
Ему судья создатель».
«О друг мой, друг мой, все прошло;
Пропавшее пропало;
Жизнь безотрадную назло
Мне провиденье дало…
Леноре снились смерть и кровь,
Проснулась в тяжком страхе.
«Где ты, Вильгельм? Забыл любовь
Иль спишь в кровавом прахе?»
Он с войском Фридриха весной
Померкни, солнце, не свети,
Дай мне во тьму и скорбь уйти,
Не принесут забвенья
Мне райские селенья».
И долго бушевала страсть,
Туманя ум смятенный.
Она кляла святую власть
Создателя вселенной,
Ломала пальцы, грудь рвала,
Но вот сошла ночная мгла,
И выплыли в просторы
Ночных созвездий хоры.
И вдруг, и вдруг, тук-тук, тук-тук!
Донесся топот гулкий.
И будто всадник спрыгнул вдруг
В притихшем переулке.
И тихо, страшно, дзин-дзин-дзин,
У входа звякнул ржавый клин,
И хрипло крикнул кто-то
В закрытые ворота:
«Открой, открой! Иль спать легла,
Иль ждать не стало мочи?
Как встарь, красотка весела
Иль выплакала очи?»
«Вильгельм! В какой ты поздний час!
От слез я не смыкала глаз,
Кляла я свет постылый,
Откуда ты, мой милый?»
«Мы только к полночи встаем,
Мой конь летел стрелою.
Мой новый дом в краю чужом,
Я прибыл за тобою».
«Вильгельм, войди, желанный мой,
Свистит и воет ветер злой,
Так далека дорога!
Согрейся хоть немного!»
«Пусть ветер воет и свистит,
Пусть плачет над полями, -
Мой конь косится и храпит,
Мне места нет меж вами!
Садись, садись же, наконец!
Храпит, храпит мой жеребец,
Сто миль скакать с тобою
Нам к брачному покою».
«Сто миль! А в поле так темно!
Сто миль скакать к постели!
Часы одиннадцать давно
На башне прогудели».
«Живей! Луна встает из тьмы.
Домчимся раньше мертвых мы.
Дорога мне знакома,
Мы скоро будем дома».
«А домик твой красив, высок?
Постелька нам готова?»
«Темь, холодок да семь досок,
Одна доска для крова».
«Не тесно в нем? - «Вдвоем - войдем.
Живей, живей! Открыт мой дом,
Невесту ждем, и вскоре
Все гости будут в сборе».
Красотка - прыг! и, в чем была,
На круп коня порхнула,
И мила друга обняла,
К желанному прильнула.
И свистнул бич, и, гоп-гоп-гоп,
Уже гремит лихой галоп.
И конь, как буря, дышит,
Вкруг дым и пламень пышет
И справа, слева, сквозь кусты,
Гей, гоп! неуловимо
Летят луга, поля, мосты,
Гремя, несутся мимо.
«Луна ярка, не бойся тьмы,
Домчимся раньше мертвых мы.
Красотка, любишь мертвых?» -
«Зачем ты вспомнил мертвых?»
Но что за стон? Откуда звон?
Как воронье взлетело!
Надгробный звон! Прощальный стон:
«Зароем в землю тело».
И хор идет, угрюм и строг,
И гроб на паре черных дрог,
Но песня та сошла бы
За крик болотной жабы.
«Заройте после прах немой
Под звон и стон прощальный!
Спешу с женой к себе домой
Свершить обряд венчальный!
За мной, друзья! Оставьте гроб!
Ступай благословлять нас, поп!
Пой, дьякон, что есть мочи
В честь нашей первой ночи!»
Смолк звон и стон, и гроба нет -
Лишь ветра свист и ропот,
И, точно гром, за ними вслед
Понесся гулкий топот.
Гремит неистовый галоп,
И конь, как буря, дышит,
Вкруг дым и пламень пышет.
Летят деревни и сады,
Летят дома, соборы,
Равнины, реки и пруды,
Леса, долины, горы.
«Дрожишь, дитя? Не бойся тьмы,
Уже догнали мертвых мы!
Красотка, любишь мертвых?» -
«Зачем ты все о мертвых?»
«Взгляни, взгляни: вздымая прах,
Столбами пыль взметая,
Кружит меж виселиц и плах
Полночных духов стая.
Эй, нечисть! Эй! Сюда, за мной!
За мной и за моей женой
К великому веселью
Над брачною постелью!»
И сброд нечистый, хуш-хуш-хуш,
Вослед помчался с треском.
Так ветер злобный в жар и сушь
Свистит по перелескам.
И громче, громче, гоп-гоп-гоп,
Гремит неистовый галоп,
И конь, как буря, дышит,
Вкруг дым и пламень пышет.
Как скачет все в лучах луны,
Как дико скачут дали!
И небеса, увлечены,
Вдогонку заплясали.
«Дрожишь, дитя? Не бойся тьмы!
Домчались раньше мертвых мы!
Красотка, любишь мертвых?» -
«О, боже, что мне в мертвых!»
«Гоп-гоп! Уже истек мой срок.
Кричит петух к восходу.
Гоп-гоп! Порозовел восток.
Мой конь, прибавим ходу!
Близка назначенная цель,
Прими нас, брачная постель!
Не страшны мертвым дали,
Мы быстро прискакали».
И конь, заслышав грозный крик,
Взметнулся в беге яром,
И хлыст ворота в тот же миг
Разнес одним ударом.
Слетел затвор, гремит скоба,
Под бегуном гудят гроба,
И, месяцем облиты,
Мерцают смутно плиты.
Взгляни, взгляни: гремя, звеня,
Хо-хо! свершилось чудо!
Где всадник был, теперь с коня
Ползет гнилая груда,
И лишь скелет верхом на нем,
Скелет с часами и серпом,
Безглазый и безгубый,
Сидит и скалит зубы.
Храпя, поднялся дыбом конь,
И дико морду вскинул,
И с хохотом в провал, в огонь,
Об землю грянув, сгинул.
И вой раздался в тучах, вой
И визг из пропасти глухой,
И, с жизнью в лютом споре,
Приникла смерть к Леноре…
А духи гор, долин и вод
Кружились рой за роем,
Сплетались в мерный хоровод
И выли скорбным воем:
«Терпи! Пусть горестен твой век,
Смирись пред богом, человек!
Прах будет взят могилой,
Еще один вариант начала:
Ленору тяжкий сон томит, Проснулась до рассвета. «Вильгельм, откликнись! Ты убит Иль спишь с другою где-то?» (В.Левик «Избранные переводы», Москва 1977)
Геенна - место вечных мук грешников, ад.
Готфрид Август Бюргер
(нем. Gottfried August Bürger; 31 декабря 1747, Мольмерсвенде - 8 июня 1794, Гёттинген) - немецкий поэт.
Сын пастора. Получил юридическое образование. Один из выразителей идей «Бури и натиска». В литературной деятельности вначале подражал поэтам рококо. Опираясь на фольклорные традиции, создал новый для немецкой литературы жанр серьёзной баллады, введя элементы чудесного, таинственного, иррационального. В его балладах действуют мертвецы, привидения, оборотни.
Образцом нового типа баллады стала «Lenore» («Ленора», (1773), известная в многочисленных переводах и подражаниях (русский одноименный перевод В. А. Жуковского, два вольных подражания Жуковского - «Людмила» и знаменитая «Светлана», вольный перевод П. А. Катенина под названием «Ольга», другие переводы), и близкая к ней баллада «Der wilde Jäger» («Дикий охотник», 1786) и другие.
Леноре снился страшный сон,
Проснулася в испуге.
«Где милый? Что с ним? Жив ли он?
И верен ли подруге?»
Пошел в чужую он страну
За Фридериком на войну;
Никто об нем не слышит;
А сам он к ней не пишет.
С императрицею король
За что-то раздружились,
И кровь лилась, лилась... доколь
Они не помирились.
И оба войска, кончив бой,
С музы́кой, песнями, пальбой,
С торжественностью ратной
Пустились в путь обратный.
Идут! идут! за строем строй;
Пылят, гремят, сверкают;
Родные, ближние толпой
Встречать их выбегают;
Там обнял друга нежный друг,
Там сын отца, жену супруг;
Всем радость... а Леноре
Отчаянное горе.
Она обходит ратный строй
И друга вызывает;
Но вести нет ей никакой:
Никто об нем не знает.
Когда же мимо рать прошла -
Она свет божий прокляла,
И громко зарыдала,
И на землю упала.
К Леноре мать бежит с тоской:
«Что так тебя волнует?
Что сделалось, дитя, с тобой?» -
И дочь свою целует.
«О друг мой, друг мой, все прошло!
Мне жизнь не жизнь, а скорбь и зло;
Сам бог врагом Леноре...
О горе мне! о горе!»
«Прости ее, небесный царь!
Родная, помолися;
Он благ, его руки мы тварь:
Пред ним душой смирися». -
«О друг мой, друг мой, все как сон...
Немилостив со мною он;
Пред ним мой крик был тщетен...
Он глух и безответен».
«Дитя, от жалоб удержись;
Смири души тревогу;
Пречистых тайн причастись,
Пожертвуй сердцем богу». -
«О друг мой, что во мне кипит,
Того и бог не усмирит:
Ни тайнами, ни жертвой
Не оживится мертвый».
«Но что, когда он сам забыл
Любви святое слово,
И прежней клятве изменил,
И связан клятвой новой?
И ты, и ты об нем забудь;
Не рви тоской напрасной грудь;
Не стоит слез предатель;
Ему судья создатель».
«О друг мой, друг мой, все прошло;
Пропавшее пропало;
Жизнь безотрадную назло
Мне провиденье дало...
Угасни ты, противный свет!
Сам бог врагом Леноре...
О горе мне! о горе!»
«Небесный царь, да ей простит
Твое долготерпенье!
Она не знает, что творит:
Ее душа в забвенье.
Дитя, земную скорбь забудь:
Ведет ко благу божий путь;
Смиренным рай награда.
Страшись мучений ада».
«О друг мой, что небесный рай?
Что адское мученье?
С ним вместе - все небесный рай;
С ним розно - все мученье;
Угасни ты, противный свет!
Погибни, жизнь, где друга нет!
С ним розно умерла я
И здесь и там для рая».
Так дерзко, полная тоской,
Душа в ней бунтовала...
Творца на суд она с собой
Безумно вызывала,
Терзалась, волосы рвала
До той поры, как ночь пришла
И темный свод над нами
Усыпался звездами.
И вот... как будто легкий скок
Коня в тиши раздался:
Несется по полю ездок;
Гремя, к крыльцу примчался;
Гремя, взбежал он на крыльцо;
И двери брякнуло кольцо...
В ней жилки задрожали...
Сквозь дверь ей прошептали:
«Скорей! сойди ко мне, мой свет!
Ты ждешь ли друга, спишь ли?
Меня забыла ты иль нет?
Смеешься ли, грустишь ли?» -
«Ах! милый... бог тебя принес!
А я... от горьких, горьких слез
И свет в очах затмился...
Ты как здесь очутился?»
«Седлаем в полночь мы коней...
Я еду издалёка.
Не медли, друг; сойди скорей;
Путь долог, мало срока». -
«На что спешить, мой милый, нам?
И ветер воет по кустам,
И тьма ночная в поле;
Побудь со мной на воле».
«Что нужды нам до тьмы ночной!
В кустах пусть ветер воет.
Часы бегут; конь борзый мой
Копытом землю роет;
Нельзя нам ждать; сойди, дружок;
Нам долгий путь, нам малый срок;
Не в пору сон и нега:
Сто миль нам до ночлега».
«Но как же конь твой пролетит
Сто миль до утра, милый?
Ты слышишь, колокол гудит:
Одиннадцать пробило». -
«Но месяц встал, он светит нам...
Гладка дорога мертвецам;
Мы скачем, не боимся;
До света мы домчимся».
«Но где же, где твой уголок?
Где наш приют укромный?» -
«Далеко он... пять-шесть досток...
Прохладный, тихий, темный». -
«Есть место мне?» - «Обоим нам.
Поедем! все готово там;
Ждут гости в нашей келье;
Пора на новоселье!»
Она подумала, сошла,
И на коня вспрыгнула,
И друга нежно обняла,
И вся к нему прильнула.
Помчались... конь бежит, летит.
Под ним земля шумит, дрожит,
С дороги вихри вьются,
От камней искры льются.
И мимо их холмы, кусты,
Поля, леса летели;
Под конским топотом мосты
Тряслися и гремели.
«Не страшно ль?» - «Месяц светит нам!» -
«Гладка дорога мертвецам!
Да что же так дрожишь ты?» -
«Зачем о них твердишь ты?»
«Но кто там стонет? Что за звон?
Что ворона взбудило?
По мертвом звон; надгробный стон;
Голосят над могилой».
И виден ход: идут, поют,
На дрогах тяжкий гроб везут,
И голос погребальный,
Как вой совы печальный.
«Заройте гроб в полночный час:
Слезам теперь не место;
За мной! к себе на свадьбу вас
Зову с моей невестой.
За мной, певцы; за мной, пастор;
Пропой нам многолетье, хор;
Нам дай на обрученье,
Пасто́р, благословенье».
И звон утих... и гроб пропал...
Столпился хор проворно
И по дороге побежал
За ними тенью черной.
И дале, дале!.. конь летит,
Под ним земля шумит, дрожит,
С дороги вихри вьются,
От камней искры льются.
И сзади, спереди, с боков
Окрестность вся летела:
Поля, холмы, ряды кустов,
Заборы, домы, села.
«Гладка дорога мертвецам!
Да что же так дрожишь ты?» -
«О мертвых все твердишь ты!»
Вот у дороги, над столбом,
Где висельник чернеет,
Воздушных рой, свиясь кольцом,
Кружится, пляшет, веет.
«Ко мне, за мной, вы, плясуны!
Вы все на пир приглашены!
Скачу, лечу жениться...
Ко мне! Повеселиться!»
И лётом, лётом легкий рой
Пустился вслед за ними,
Шумя, как ветер полевой
Меж листьями сухими.
И дале, дале!.. конь летит,
Под ним земля шумит, дрожит,
С дороги вихри вьются,
От камней искры льются.
Вдали, вблизи, со всех сторон
Все мимо их бежало;
И все, как тень, и все, как сон,
Мгновенно пропадало.
«Не страшно ль?» - «Месяц светит нам». -
«Гладка дорога мертвецам!
Да что же так дрожишь ты?» -
«Зачем о них твердишь ты?»
«Мой конь, мой конь, песок бежит;
Я чую, ночь свежее;
Мой конь, мой конь, петух кричит;
Мой конь, несись быстрее...
Окончен путь; исполнен срок;
Наш близко, близко уголок;
В минуту мы у места...
Приехали, невеста!»
К воротам конь во весь опор
Примчавшись, стал и топнул;
Ездок бичом стегнул затвор -
Затвор со стуком лопнул;
Они кладбище видят там...
Конь быстро мчится по гробам;
Лучи луны сияют,
Кругом кресты мелькают.
И что ж, Ленора, что потом?
О страх!.. в одно мгновенье
Кусок одежды за куском
Слетел с него, как тленье;
И нет уж кожи на костях;
Безглазый череп на плечах;
Нет каски, нет колета;
Она в руках скелета.
Конь прянул... пламя из ноздрей
Волною побежало;
И вдруг... все пылью перед ней
Расшиблось и пропало.
И вой и стон на вышине;
И крик в подземной глубине,
Лежит Ленора в страхе
Полмертвая на прахе.
И в блеске месячных лучей,
Рука с рукой, летает,
Виясь над ней, толпа теней
И так ей припевает:
«Терпи, терпи, хоть ноет грудь;
Творцу в бедах покорна будь;
Твой труп сойди в могилу!
А душу бог помилуй!»
Образ Леноры, по словам поэта, заимствован из немецкой песни, которую пели в старину за прялкой. Однако фантастическая фабула этой баллады, восходящей к сказанию о мертвом женихе, встречается в фольклоре многих народов.
Сюжет баллады и соответственно образ героини отличаются двуплановостью: исторические события и реальные переживания переключаются автором в сферу вневременной фантастики.
В начале баллады упоминается битва под Прагой 6 мая 1757 г., в которой прусский король Фридрих II разбил войско австрийской императрицы Марии Терезии. Упоминание одного из значительных эпизодов Семилетней войны (1756-1763) придавало балладе подчеркнуто современный характер. О возлюбленном Леноры Вильгельме сказано поэтом скупо:
Бюргер в балладе оттеняет длительность разлуки Леноры с любимым. Семь лет - срок, достаточно часто встречающийся в фольклоре. Для Жуковского, как и для его читателей, существенно осуждение войны как таковой, которая ассоциировалась в русском сознании с недавней победой над Наполеоном.
Автор баллады передает контрастное отчаяние Леноры, которая не находит своего милого в рядах возвращающихся с войны победителей, и радость тех, кто встретил отца, супругу, невесту. Всеобщее ликование усиливает горе героини и толкает ее на отчаянный шаг: не находя сострадания ни у людей, ни у Бога, она проклинает божий свет. Для Леноры утрата возлюбленного равносильна смерти, если погиб он, то и она готова разделить с ним судьбу. Напрасны увещевания матери, которая призывает Ленору смириться; смертным грехом кажутся ей гневные речи дочери, посылающей проклятья небесам. Бюргер в балладе использует еще одну антитезу: бунт дочери и молитвенное смирение матери. Тщетной оказывается попытка матери вызвать ревность Леноры, высказав предположение, что возлюбленный оказался изменником. Любовь и верность Леноры непоколебимы, а за потерю жениха она винит только Бога.
Героиня баллады предстает как сильная личность, ее страстная жажда счастья заставляет отвергнуть реальность мира, созданного несправедливым и жестоким.
На смену реальной действительности возникает не менее страшный мир фантастический. Рождается ли он в воображении героини, или это некая темная сторона бытия, недоступная здравому смыслу, для автора не существенно. Ленора живет в балладе по законам жанра, который стирает грань между вымыслом и реальностью. Героиня находится в состоянии крайнего возбуждения, она грезит наяву, и ее ведения материализуются.
Появление мертвого жениха на коне, скачка с ним будто бы на свадьбу, а оказывается на кладбище - это еще одно испытание Леноры, которое она храбро выдерживает. Разумом она понимает, куда влечет ее жених, но сердце заставляет быть с ним неразлучной.
Во время фантастической скачки в бесконечном ночном пространстве приметы действительности исчезают, более того, само понятие реального времени становится несущественным. Местом действия оказывается вселенская бесконечность, вместо времени - вечность. Соответственно претерпевает изменение образ Леноры, который переключается в символический план, утрачивая бытовые детали. Ленора становится олицетворением женской верности, она способна разделить с суженым его печальную долю. В финале баллады Ленора оказывается между жизнью и смертью.
Frank Kirchbach, 1896
Романтический сюжет европейских баллад о преданной невесте, которая ждет ушедшего в поход жениха, пока за ней не является призрак и едва не уносит деву в могилу, восходит к древним временам. Тогда считалось, что жены следуют за мужьями на тот свет. «Хвали жен на костре», – советует Один в своих речах, донесенных «Старшей Эддой». Считалось, что преданность женщины можно проверить только после смерти.
В одной из героических песен «Старшей Эдды» – «Второй песни о Хельги Убийце Хундинга» – рассказывается о преданности жены этого героя Вёльсунга, брата Сигурда. Вся жизнь Хельги была посвящена деяниям, достойным Вальхаллы, и само имя значит «священный», «посвященный». Этот конунгвикинг совершил много боевых подвигов, в которых ему помогала валькирия Сигрун, дочь конунга Хёгни. Среди жертв его боевой ярости оказался и отец Сигрун. Узнав об этом, Сигрун стала оплакивать родичей, а Хельги принялся утешать деву: такова судьба, велящая ей стать валькирией Хильд для своих родичей. (Хильд – та самая валькирия, изза которой длится битва между ее отцом, также зовущимся Хёгни, и возлюбленным Хедином.) На это Сигрун отвечает Хельги, что мечтала бы оживить всех убитых и потом оказаться в его объятьях.
Имя Хильд стало нарицательным в эпической и скальдической поэзии. Сама битва в скальдических стихах описывается как брак с Хильд: глава войска разламывает кольцо, чтобы вручить ей свадебный дар. Возлюбленная Хедина готовит брачное ложе для шлемоносцев… Но это ложе – поле боя! Любителям русской словесности хорошо известна эта метафора. В «Слове о полку Игореве» битва с половцами на реке Каяле описывается как брачный пир: на нем не хватило кровавого вина, но храбрые русичи закончили пир – напоили сватов и сами полегли за Русскую землю. Русская героическая песнь исторически точна: половцы действительно были сватами русских, русские князья женились на половецких ханшах. Но сравнение битвы со свадебным пиром не просто поэтическая метафора, особенно в героическое, эпическое, время. Избранник валькирии – это эйнхерий, он получал ее любовь в воинском рае. Брак с валькирией – это смерть в бою.
...
Брак в народной культуре всегда уподоблялся смерти: недаром причитания невесты были сродни похоронной причети. Для родоплеменного общества это уподобление было не столько поэтическим, сколько буквальным: невеста должна была отправляться в чужой род, а это было все равно, что отправиться в иной мир. Сватовство было подобно вызову на бой. В эддической песни героическое сватовство Хельги привело к гибели родичей Сигрун.
Неудивительно, что скандинаву в его рождении на свет, браке и смерти покровительствовали одни и те же девы судьбы – дисы, норны и валькирии.
В эддической песни волшебство было уже недоступно эпической героине. Сигрун не могла воскресить родичей, но и не изменила избранному ею герою: она стала его женой и родила ему сыновей. Однако Хельги не суждено было дожить до старости.
Брат Сигрун Даг приносил жертвы Одину, чтобы тот помог ему отмстить за отца. Один дал жертвователю свое волшебное копье. Даг встретил Хельги у рощи под названием Фьётурлюнд, что значит «роща оков». Тацит говорит о такой роще как о священной у германского племени семнонов: туда нельзя было входить без оков. В этой священной роще Даг пронзил Хельги копьем – принес его в жертву Одину. Потом он пошел ко двору сестры и рассказал ей о случившемся.
Эта эпическая песнь отражает драму распадающегося и погибающего рода. Сигрун проклинает родного брата за убийство мужа, насылая на него традиционное заклятье: пусть он погибнет от собственного оружия! Даг отвечает, что не он виною такой судьбе – виноват Один, сеятель раздоров.
Хельги тем временем хоронят под курганом, и он отправляется в Вальхаллу. В песни говорится, что Один предложил потомку Вёльсунгу править вместе с ним. Тогда Хельги велит своему врагу и убийце отца Хундингу (само имя Хундинг имеет уничижительное значение – «собака»), который пал в битве с Хельги, но также пребывает в Вальхалле, омыть ноги эйнхериям, развести огонь, привязать собак и даже дать пойло свиньям (рабская работа!), а затем лишь думать об отдыхе.
...
Мы видим, что победитель в Вальхалле оказывается в праве помыкать побежденными, как своими слугами. Но эти загробные почести уже не приносят счастья эпическому герою.
Однажды служанка Сигрун шла на закате мимо кургана Хельги и увидела, как конунг с дружиной подъезжает к кургану. Она спросила, не настал ли конец света, – ведь мертвые скачут туда, куда им не дано возвратиться. Конунг отвечает, что конец света еще не настал, и хоть загробная дружина шпорит коней, ей не дано возвратиться домой.
Служанка рассказывает хозяйке, что раскрылся курган и Хельги вернулся. Он просит осушить его кровавые раны. Преданная Сигрун спешит к кургану. Ее радость – радость валькирии: она так счастлива видеть мужа, как соколы Одина (то есть вороны) радуются, увидев еще теплые трупы убитых. Она просит Хельги снять кольчугу, но в объятиях Сигрун оказывается мертвец: его волосы покрыл иней, тело – смертная роса, руки холодны, как лед. Мертвый конунг напоминает, что Сигрун сама повинна в том, что Хельги «обрызган горя росою»: ведь он пал в распрях с ее родичами. Мертвый герой не велит запевать горестных песен, ведь с ним в кургане пребудет теперь знатная дева, «диса воинов».
Сигрун стелет брачное ложе в кургане – она хочет устроить герою Вальхаллу прямо в могиле. Но Хельги уже пора спешить: ему надо скакать на бледном коне по алой дороге, пока петух Сальгофнир не разбудил эйнхериев в чертоге Одина.
Хельги скачет назад в Вальхаллу, а Сигрун и ее служанка возвращаются домой. Но к ночи Сигрун вновь посылает служанку к кургану, следить, не приедет ли Хельги. Напрасно – спускается ночь, а Хельги нет. Но тут разумная служанка произносит загадочную фразу: «Ночью сильней становятся все мертвые воины, чем днем, при солнце». Она отговаривает хозяйку спускаться в курган.
...
Эти слова могут означать только одно: отправившийся в Вальхаллу Хельги мыслится одновременно присутствующим в кургане – своем загробном жилище. Мы уже сталкивались с подобными представлениями в практике царских погребений: рядом с пирамидой Хеопса покоилась его царская ладья для загробного плавания.
В народной традиции считается, что нельзя долго тосковать и оплакивать умершего жениха или мужа, иначе он явится с того света и унесет с собой тоскующую. В немецкой балладе «Ленора», вдохновившей многих поэтовромантиков, мертвый жених, павший на поле боя в Венгрии (в Гуннской земле германского эпоса и в краю вампиров), прискакал ночью к своей невесте. Он торопит ее в свой дом на зеленом лугу, пока не пропели петухи, возвещающие рассвет. Но разумная дева отказывается скакать с ним в дальнюю дорогу: его кровать слишком узка, и ему суждено покоиться на ней одному до Страшного суда.
В датской балладе «Оге и Эльсе» мертвый жених слышит из могилы плач возлюбленной.
Он берет свой гроб и является к ней в дом. Подобно Сигрун, Эльсе встречает возлюбленного и расчесывает его волосы золотым гребнем. Она спрашивает, что происходит там, в могильном мраке. И жених сначала отвечает, что в могиле так же, как в небесном царстве, – его невеста может быть веселее. Но когда преданная Эльсе собирается последовать за женихом, Оге признается, что в могиле темно, как в преисподней. Его любовь оказывается сильнее, чем желание быть с Эльсе. Когда невеста оплакивает своего жениха, кровью наполняется гроб и змеи кишат у его ног. Когда же Эльсе смеется и поет, загробное жилище наполняется лепестками роз. Однако признание мертвеца не спасает Эльсе от тоски – она умирает.
Любовь выходца с того света – мертвеца или альва – гибельна для живых. Сигрун в песни о Хельги вскоре умерла от скорби – герой дождался своей возлюбленной в кургане. В конце песни повествуется о том, что в древние времена люди верили, будто умершие рождаются вновь. Говорили, что обрели новое рождение и Хельги и Сигрун: герой получил при рождении прежнее имя, а его возлюбленная стала валькирией Карой. Но злой рок преследовал и эту пару. Кара покровительствовала Хельги в битвах, но однажды в поединке с врагом воин случайно задел мечом парящую над ним валькирию: его духхранитель был ранен, и сам Хельги пал в поединке.